Когда начинаешь тяжелый подъем из кризиса – из горя и депрессии, из долгого периода молчания, из болезни – часто возникает момент "что же ты молчала".
К тебе возвращаются краски мира, звуки и запахи.
Близкие и друзья внезапно оказываются рядом. Они, может, и всегда были рядом, просто их невозможно было разглядеть.
Мы говорим им: "Господи, как же мне было плохо-то".
А близкие с искренним участием спрашивают: "Но почему ты молчала?".
И, с одной стороны, обидно – потому что а как же все те случаи, когда ты ходила с отчаянным лицом? И не молчала, а стонала, или даже пыталась что-то рассказать, но эти бесчувственные люди не поняли?
С другой стороны, самокритично вспоминаешь, что и правда говорила бессвязно. Взрывалась на пустом месте. Психовала. Думала "да бесполезно им объяснять".
Так воооот оно что, говоришь себе ты.
Все было неправильно. В следующий раз я буду умнее, я буду рассказывать и меня услышат!
Ха.
И нет.
Потому что переживание кризиса коварно – где-то там, на дне, есть состояние, в котором слова исчезают. Мы как будто рассыпаемся на части, слова тоже рассыпаются на буквы, из них не получаются больше связных историй.
Мы немые, как головастики. Любое чужое слово бесит и обжигает.
Это довербальное, если хотите, младенческое состояние, где слов еще нет.
Где нет еще нас. Где есть осколки смыслов в воронке, закручивающей – нас? Или то, что от нас осталось? Или то, что потом станет нами?
И даже когда мы искренне пытаемся что-то кому-то объяснить, рассказать, как нам плохо – выходит, как сквозь толщу воды. Невнятное бульканье.
В этом состоянии мы часто и к психотерапевту приходим.
И вот тут бывает истинное мучение для двоих – когда психотерапевт ждет какой-то связной истории, а человек напротив него в кресле корчится в этой довербальной боли.
Терапевт, как он был научен, спрашивает: "В чем ваш запрос?". А у человека звенит в ушах, он не понимает не только слово "запрос", но, честно говоря, даже слово "ваш".
Довербальная боль, к сожалению, не слышна уху.
Она как разговор китов в океане на сверхнизких частотах. Ее надо слушать каким-то другим органом.
Но в какой-то момент мы начинаем тяжелый подъем с глубины. Это неизбежно.
И по мере всплытия – какое же это облегчение – слова возвращаются обратно.
И теперь можно объяснить, где болит, потому что появилось расстояние между нами и "болит". И складывается в первом приближении история. Ее можно рассказать близким, не чувствуя ожога, повторяя по несколько раз непонятные места, объясняя и даже убеждая.
А еще чуть-чуть дальше – возвращается письменная речь.
С ее помощью можно сделать из боли сюжет, превратить в страшную сказку, дочитанную до предпоследней страницы.
"Как же мне было плохо" - написано на этой странице большими буквами.
"Но почему ты не говорила?"
"Не могла. Не умела говорить"
И можно перевернуть страницу, и выйти на улицу, щурясь от весеннего солнца.
От бликов на воде.
От усталой радости.
© Анастасия Рубцова
